История возникновения знаков [Появление, Эволюция]

Учитывая коллективный образ жизни, необходимость совмест­ных усилий для выживания племени, следует предположить, что первобытные люди имели некую систему знаков для коммуникации. В процессе коллективной охоты они должны были как-то обозначить объект промысла. Поскольку охота на крупного зверя требует сла­женных действий, добытчики каким-то образом должны были «до­говориться» о распределении обязанностей. Задолго до появления членораздельной речи могли появиться какие-то сигналы, указываю­щие на объект, обозначающие ситуацию, сообщающие о том, что следует делать каждому из участников. Это могли быть возгласы, жесты, мимические гримасы. Первоначально возникшие как есте­ственные биологические реакции организма, они повторялись в определенной ситуации. Поэтому подобные сигналы, в конеч­ном счете, связывались с определенным значением, вспыхиваю­щим каждый раз в определенном контексте.

Безусловно, арсенал средств для формирования сигналов у пер­вобытного человека весьма ограничен, но все же он шире возмож­ностей, какими обладают животные, использующие сигналы, чтобы сообщить сородичам об источниках пищи, об опасностях. Допустим, надо условиться об объекте предстоящей охоты. Можно указать на кости животного, оставшиеся после предыдущей трапезы. Можно изобра­зить зверя мимически, подражая его движениям, крику.

Обозначение знаками

Каким способом за знаком закрепляется определенное зна­чение? Относительно древности правильнее было бы спросить, как возникает та или иная форма знака для отражения конкретного яв­ления, для обозначения конкретного предмета? Первоначально все происходит стихийно. Первобытные охотники при коллективном образе жизни испытывают сходные переживания в одной и той же, повторяющейся ситуации. Если для выражения этой ситуации будет найдена форма в виде нескольких линий, про­царапанных на поверхности камня, междометного возгласа или просто жеста, то она усваивается всеми участниками и в дальнейшем возглас, жест или изображение будут вызывать в памяти события и переживания, с которыми они первона­чально связаны. Ассоциации закрепляются повторением. Мо­жет, поэтому для древних людей так важны ритуалы. Ведь в них задействованы пантомима, символические изображения персонажей природы или социума. Ритуальное повторение заставляет запомнить значение образов и, воспроизводя ситуацию, знакомит новичков и учит видеть в условных формах искусства объекты реальности, по­нимать, что с ними происходит.

Охотничья магия

Археолог А. Д. Столяр, связывая происхождение искусства с охотничьей магией, выдвигает предположение, как могла возникнуть, в общем-то, нецелесообразная форма деятельности, абсолютно ни­чего не решающая для выживания древнего человека. Правомерно он говорит о том, что самым важным событием жизни первобытного охотника является процесс выслеживания и загона зверя. Испытывая чрезвычайное эмоциональное возбуждение, охотники, даже уже убив зверя, продолжают находиться во власти аффекта, соответственно, продолжают переживать все те же смешанные эмоции ужаса и тре­пета, ярости и восторга. Под воздействием аффективной энергии, от переизбытка чувств они все продолжают совершать ставшие уже бес­смысленными действия: забрасывают камнями уже умершее живот­ное, наносят ему все новые удары, словно не могут остановиться. Эти, уже не имеющие практического значения действия становятся чем-то вроде ритуала, ассоциирующегося в сознании с благополучным завер­шением охоты. И если поначалу такие действия были завершающим этапом охоты, способствующим разрядке эмоций, то в дальнейшем, по предположению А. Д. Столяра, люди стали предварять охоту по­добным ритуалом, надеясь, что ее имитация накануне реальной до­бычи зверя предвещает удачу. Так в первобытном сознании следствие обернулось причиной и породило имитационную магию.

Знаки событий

Надо думать, шумы, возникшие во время охоты, крик зверя, воз­гласы людей, запах и цвет крови могли прочно увязаться в сознании с определенным событием, а в дальнейшем каждый элемент мог вызвать весь комплекс переживаний независимо от ситуации. Так, например, В. Вундт считает, что красный цвет будоражит созна­ние, приводит человека в возбужденное состояние именно благодаря тому, что генетически он связан с ощущением восторга и опасности, предвкушением удовольствия от принятия пищи и насыщения, ис­пытываемых первобытными охотниками при убийстве зверя. Может быть, у современного человека красный цвет и не вызывает воспоми­наний об охоте, но у архантропа, без сомнения, цветовая семантика прочно была связана с действиями по добыванию, закланию жи­вотного и поглощению пищи. За цветом закрепляется определенное значение, разделяемое всеми членами коллектива. Это значит, что в дальнейшем сам по себе цвет способен вызвать в памяти весь ком­плекс ощущений и значений, связанных с действием охоты. Цвет, как и любой другой элемент события, может стать знаком события.

Знаковая коммуникация

Чтобы не быть одноразовыми, а проходить через множество си­туаций, передаваться от поколения к поколению и быть узнаваемыми, знаки не должны быть связаны только с экспрессивным впечатлени­ем. Возникающие под непосредственным воздействием ситуации об­разы сохраняют в себе импульс первоначального восприятия, несут отпечаток эмоционального впечатления, поэтому они субъективны. Но в каждом знаке фиксируется некое общее значение по отно­шению к частным проявлениям. Чтобы стать понятными, образы, возникшие в сознании, должны пройти объективацию — принять коммуникативную форму знака, в которой содержание индивидуального сознания (будь то неявный образ, смутное предчувствие или ясное значение) может быть передано другому. Чтобы быть понятными всем членам об­щины, знаковые формы, в которых объективируются смыслы, должны отражать эмпирический опыт и уподобляться явлени­ям окружающего мира. Суть первоначальных древних знаков — мимесис, подражание. Лишь затем происходит их упрощение и схематизация, за счет чего можно убыстрить процесс сообщения. Предположим, если надо воспроизвести графически образ зверя, на которого следу­ет произвести облаву, проще не вырисовывать все детали, но быстро набросать самое характерное в его облике. Такие знаки уже не обла­дают сходством с реальным объектом, но указывают на него. Для их понимания необходимо конвенциональное соглашение всех членов общины, то есть люди договариваются о значении, приписываемом знаку всеми, разделяемом всеми. В таких знаках теряется перво­начальная эмоциональная напряженность и экспрессия. Зато они удобны для обучения. Они передаются от поколения к поколению как готовые, имеющие определенную форму идеи и концепции, при­чем получающая знание молодежь не обязана каждый раз заново переживать эти содержания как личный опыт. Можно просто пове­рить (или не поверить) старшим на слово.

По мнению Е. Л. Доценко, имитационные ритуалы в архаическом коллективе послужили формированию и дальнейшему функцио­нированию знаковых систем. Археологические и этнографические материалы подтверждают данное предположение.

До сих пор в охотничьих культурах основной ритуал включает ряжение зверем; танцы, в которых изображаются повадки животного; звучание музыкальных инструментов имитирует голос зверя. Возможно, он ведет происхожде­ние со времен каменного века и связан с особой техникой промысла. Предполагается, что в те времена охотники набрасывали на себя цель­ные шкуры животных с головой и рогами, чтобы проникнуть в стадо в облике «своих». Так, подражая поведению оленей или диких коров, бизонов или буйволов, добытчики подбирались к жертве как можно ближе. Отголоски подобного опыта существуют в современных куль­турах: считается, что при охоте на зверя человек должен «думать» как зверь, чтобы предугадывать его ходы и действия. Известно также, что в обрядах посвящения неофиты перевоплощались в тотемное живот­ное. Как и исполнители охотничьей драмы, они не просто уподобляли себя зооморфному предку, его внешнему облику, но мыслили полное превращение в него, ощущали свое тождество и неразличимость с жи­вотным — прародителем. Благодаря такому «превращению» человек обладал силой, хитростью, проворностью зверя.

Во многих фольклорных традициях существуют представления об оборотнях, что является наследием архаического аффективного ощущения тождества человека и животного. О том, что эти мифы воспринимались буквально, рассказывал, например, путешествую­щий по Сибири финский ученый К. Карьялайнен. С удивлением и восторгом он сообщал в своих записках, что во время шаманского сеанса камлания в хантыйском чуме все присутствующие, в том чис­ле и он сам, воочию видели, как шаман обернулся медведем и ушел в тайгу. В другой раз все участники обряда наблюдали, как шаман превратился в птицу и выпорхнул к небу через верхнее отверстие в чуме. К. Карьялайнен затем объясняет, что, вероятно, это был сеанс массового гипноза, но при этом шаман был абсолютно уверен, что он совершал путешествие в облике птицы на небеса, в образе медве­дя — в загробное царство предков. Он видел как зверь, чувствовал как зверь, передвигался, чуял множество запахов, не воспринимае­мых человеком, то есть, обладал на момент обряда необычайной, нечеловеческой силой.

В штате Кентукки американские археологи нашли шаманское захоронение, возраст которого насчитывает несколько столетий. Че­реп с вставленной волчьей челюстью является показателем того, что сам покойный и соплеменники считали его волком. Именно жи­вотная ипостась давала возможность лечить, предсказывать буду­щее, видеть прошлое, толковать сновидения, находить преступника. То есть, в зверином облике человек обладал такими данными, какие собственно человеческому существу недоступны. Скорее всего, у шамана из Кентукки было облачение в виде волчьей шкуры, не сохранившееся в условиях могильника, но волчьи зубы вместо собственных, удаленных, — довольно явный и выразительный знак для обозначения человека-волка.

Выжива­ние в человеческом коллективе зависело не только от обеспечения пищей, но также от упорядочения связей внутри общины. Недаром в антропологии социальное, человеческое бытие противопоставля­ется биологическому, животному существованию. Впрочем, в мире животных также существуют сигналы, с помощью которых проис­ходит установление иерархических отношений и связей, «распре­деление ролей» в процессе стайной охоты. Однако человек создает все новые способы для обозначения предмета, ситуации, эмоции. Он находит дополнительные приемы, не существующие в природ­ной среде, например, для утверждения собственного статуса.

Скажем, обладание большим количеством шкур или каких-то спе­циальных деталей (ожерелий из звериных клыков и когтей) может свидетельствовать о высоком положении человека. Так, и сегодня у африканских племен Намибии право на ношение шкуры леопарда или льва имеет только вождь. Аналогично, предметами из золота и бирюзы среди индейцев Мезоамерики могли владеть только вожди и жрецы.

То, что сегодня мы сочли бы украшением, в древние времена имело несколько иную, магическую ценность. Обладание подобны­ми предметами было символом власти, престижа, особого знания, то есть, означало избранность данного лица. Заметьте, даже в совре­менном обществе до сих пор богатство является показателем высоко­го статуса и престижа хозяина. Но у древних предметов есть особая семантика. Можно допустить, что ожерелье из клыков и когтей жи­вотного являло собой не столько имущество, богатство, но указывало на сверхъестественную магическую силу носителя. Вероятно, при­своенные человеком части убитого животного становятся не просто его собственностью и свидетельством победы, но словно бы принад­лежат ему теперь как органы его собственного тела. Считалось ведь позднее у индейских племен, что, отрубая голову врага или снимая скальп, воин обретает хитрость и ум побежденного. Так, объекты в общем-то природного происхождения получают неоднозначную се­мантику. Во-первых, они обозначают сами себя; во-вторых, они ука­зывают на некое целое, частью которого являются. Клык животного вызывает в сознании образ зверя, то есть, служит его «заместите­лем». Наконец, объект может быть знаком какой-то ситуации, отсы­лать память к неким свершившимся действиям. Тот же клык может быть напоминанием об охоте и при каких-то конкретных условиях используется в качестве такой «памятки». В этом случае все эти предметы становятся средством для хранения и передачи информа­ции, то есть, выступают в роли языка.

Человек идет еще дальше в изобретении неких знаковых спо­собов для коммуникации. Он способен не просто использовать дан­ные природой средства, он трансформирует природные объекты с целью придать им определенное значение. Например, он произво­дит раскрас лица, делает татуировки на теле, которые тоже явля­ются своеобразным языком, благодаря которому внутри сообщества люди узнают о положении и статусе друг друга. К такого же рода знакам — артефактам, то есть, подвергнутым обработке природ­ным объектам, относятся гравированные геометрические рисунки на скальных поверхностях внутри пещер, служащих во времена палео­лита жильем древнего человека. Прочитать «сообщения», оставлен­ные неоантропом, никогда не удастся. Фактически для самих обита­телей пещер эти изображения являлись письменным свидетельством каких-то событий, выражением каких-то отношений, либо указанием на какой-то неведомый нам объект. Языком граффити первобытные люди фиксировали значимую для них информацию.

Практически все исследователи первобытного сознания (К Леви-Стросс, Л. Леви-Брюль) уверены в том, что знак и обозначаемый им предмет в архаическом восприятии полностью совпадают. Идол — изображение божества и само божество — одно и то же. Даже сегодня в традиционных культурах охотников и собирателей этнографы часто сталкиваются с отказом аборигенов фотографиро­ваться. Ученый К. Карьялайнен сообщал, что представители коренных народов Сибири чрезвычайно боятся, что их изображение ока­жется в чужих руках, так как через фотоснимок можно нанести вред портретируемому (ведь он сам и его образ — одно и то же). На этом принципе построена магия вуду.

При таком восприятии знаки являются эквивалентами вещей. Вместе с тем рано или поздно должно было появиться понимание, что знаки могут замещать объект, становиться удобной фишкой-заменой, которой можно воспользоваться при отсутствии вещи, или когда не очень удобно манипулировать самой вещью. В погребальной обрядовой практике многих народов было принято хоронить вместе с умершим прислугу или родных и близких, что требовало жестоких, кровавых ритуалов. Затем, вме­сто живых людей в могилу помещали их двойников, глиняные и деревянные изображения тех, кто предназначался для сопровожде­ния покойного в загробный мир. Можно вспомнить невероятную терракото­вую армию китайского императора Цинь Ши Хуанди, раскопанную в Сиане, или фигурки рабов за работой — непременный атрибут всех гробниц фараонов и египетской знати. Лица персонажей от­ражают этнические, а порой и портретные черты. В этом случае скульптурные изображения указывают на конкретных людей, явля­ются их двойниками, отправленными в потусторонний мир вместо оригиналов.

История знает иную ситуацию замены — с мумиями ацтекских правителей, которых усаживали на трон, торжественно возили на но­силках по городу. Долгое время после смерти властителя его мумия продолжала царствовать. Точнее, она являлась символом владыки, исполнявшего свои обязанности из страны умерших. Поскольку в этом случае реально функции правления осуществляли жрецы, они первыми должны были почувствовать, что этот самый символ в дей­ствительности ни на что не способен. Они-то должны были понять, что это не тот грозный и мудрый, всемогущий и всевидящий царь, чьи слова и поступки священны. Это всего лишь его безжизненная копия, оболочка, мемориальный знак, только напоминающий об уже не существующем правителе. Материал с сайта http://wiki-what.com

Так сознание учится различать реальность и ее отображение в знаках. Если первобытные охотники переживали ритуал как про­исходящие в реальности действия, то позднее пришло осознание, что эти действия — лишь изображение, имитация, игровое воспроизведение реальной охоты. И если поначалу, как предполагает А. Д. Сто­ляр, обряд производили над тушей убитого зверя, то позднее ее заменили на «натуральный макет», каковым мог быть объемный ка­мень с наброшенной на него шкурой, а еще позднее — изображение животного. Выполненные в технике скульптуры или нарисованные на стенах пещер фигуры зверя были значительно удобнее, так как служили дольше, не изнашивались от обстрела камнями и стрелами. Наскальные изображения палеолита, действительно, имеют следы от ударов и выбоины, то есть они служили мишенями для охотников. Иногда на месте такой выбоины изображена рана с вытекающей кровью. Изображение — знак в этом случае не просто отража­ет реальную ситуацию, но становится выражением желаемо­го. Значит, с помощью знаков люди стремились представить мир более удобным, пригодным для собственного существова­ния. Знаки больше не тождественны референтному образу, они не являются его полным эквивалентом, с их помощью теперь конструи­руется новая иллюзорная реальность, которая даже не есть зеркаль­ное отражение действительности.

см. Искусство

Посредством знаков моделируется в сознании, а затем воплощается в материальной форме некий вир­туальный мир. Об этом пишет Е. Л. Доценко: «Система знаковых заместителей составляла семантическую реальность (виртуальную по отношению к непосредственно воспринимаемой), расширяла воз­можности обозначения смыслов». Наряду с естественной средой обитания — природой люди создают вокруг себя вторую, знаковую, среду — культуру.

Постепенно в первобытном обществе знаки становились менее имитативными, на смену подражательности пришла условность. С этим процес­сом связано появление в культуре различных видов деятельности, в частности искусства. Когда жрец, в обряде перевоплощающийся в Бога, понимает, что он не представляет одно целое с Всевыш­ним, а только изображает Верховного Владыку, рождается актер­ское мастерство. Когда охотники во время мистериального действа осознают условность происходящего, понимают его несовпадение с реальностью, возникает театр. Переодевание зверем, возникшее как ритуальная часть реальной охоты, могло затем осуществляться неза­висимо от процесса охоты. В результате мы получаем драматическое представление или танцевальное зрелище. Когда тушу животного в ритуале заменяют его изображением, появляются скульптура и жи­вопись. Музыка, танец, драма, изобразительное искусство в дальней­шем могут существовать самостоятельно и независимо от ритуала. В каждом виде создается с помощью собственных знаковых средств своя картина мира.

Происхождение изобразительного искусства

Подражательная деятельность человека способствовала возникновению языка изобразительного искусства, правда, мотивы, заставившие че­ловека производить изображения на стенах в глубине пещер, оста­нутся нам неизвестны. Первые следы изобразительной деятельности, которые нельзя еще назвать собственно изображениями, представля­ют собой отпечатки ладони и так называемые «макароны» — про­веденные пальцами руки на сырой глиняной поверхности длинные извилистые линии. Иногда они процарапаны каким-то специальным инструментом в виде гребня. Археолог А. Д. Столяр в своей книжке «Происхождение изобразительного искусства» (М., 1985) приводит толкование этих загадочных знаков. Он предполагает, что это свиде­тельства каких-то охотничьих обрядов, во время которых участники имитировали поведение животных. В результате подражания дей­ствиям пещерного медведя, точащего когти о скальную поверхность, появились «макароны». Действительно, кое-где рядом находятся бо­розды от когтей животного. Отпечаток ладони имитирует след зверя. Так, первые знаки изобразительного искусства тоже возникают в процессе действий, подражающих тому, что есть в природе.

см. Символические формы Кассирера#Эволюция символических форм